поддержка
проекта:
разместите на своей странице нашу кнопку!И мы
разместим на нашей странице Вашу кнопку или ссылку. Заявку прислать на
e-mail
Статистика
"О яблоках и звездах" Глава3.
Гук был дрожжами, бродилом, ферментом
интеллектуальной жизни Лондонской академии. Судьба обделила его всем,
кроме ума и таланта. Ни "одежки", чтоб хорошо встречали, ни знатности,
ни красы, ни хотя бы добротной телесной оболочки - он был, говорят,
малого роста, хром, то ли горбат, то ли скрючен с детства ка-кой-то
болезнью.
И беден, как церковная мышь из той церквушки на острове Уайт, в которой
служил его папенька. Посему в Оксфорде - как это принято в те времена -
бедный студент был освобожден от платы за обучение и жилье, за что и
исполнял при молодом профессоре Роберте Бойле обязанности слуги и
помощника. К счастью, Бойль сразу оценил и покладистость, и
сообразительность Гука, и его удивительные некрасивые руки - на них было
неприятно смотреть - золотые руки бедняка, которые умели все!
Рук сам шил себе кафтаны и башмаки не хуже профессионального портного и
сапожника. Это он изготовил тот воздушный насос, который помог учителю
открыть закон Бойля-Мариотта. Это он сконструировал гигрометр и дождемер,
и барометр с циферблатом - до Гука существовали только громоздкие
ртутные барометры Торричелли. И еще - ареометр для определения удельного
веса воды, минимальный термометр, водолазный колокол, проекционный
фонарь, "круговую делительную машину" (вычислительную!), шаровидный "шарнир
Гука", спиральную пружину для часов - мы окружены его изобретениями,- а
еще телескоп и микроскоп собственной конструкции, много совершеннее тех,
самых первых, какие создали Галилей и искусные оптики Нидерландов, а за
ними - оптики Италии, Англии, Германии. Увы, до 27 лет Гук не приобрел
ни положения, ни состояния. Он окончил курс, получил степень, но вот не
находилось для него профессуры ни в Оксфордских, ни в Лондонских
колледжах!
...Однако минули времена Кромвеля, когда любое собрание людей
представлялось скопищем заговорщиков, умышлявших зло против
лорда-протектора, революции и чистоты истинной религии. И содружество
естествоиспытателей, до 1662 года неофициальное, почти нелегальное,
называемое ими меж собой "невидимой коллегией", сразу после
восстановления монархии получило официальное признание и даже субсидии
из казны короля Карла II, который хотел слыть просвещенным правителем. В
академии были учреждены три должности: президента Королевского общества,
ученого секретаря и "попечителя экспериментов" - главного лаборанта,
каковым по представлению сэра Бойля и был избран Роберт Гук - увы, с
обязательством исполнять ее, не рассчитывая на какое-либо вознаграждение.
К счастью, через полтора года ему, наконец, досталась кафедра геометрии
в лондонском Грэшем-колледже, а впридачу и маленькая бесплатная
квартирка, мгновенно превратившаяся в слесарную, оптическую и
архитектурную мастерскую. (Гук был еще автором проектов нескольких
лондонских зданий, например, знаменитой больницы "Бедлам".) Его
замечательная "Микрография" (первая научная книга, изданная на средства
Королевского общества) и протоколы заседаний Общества, письма и
воспоминания его коллег и недавно обнаруженные его дневники, испещренные
поспешными каракулями, показывают, что "попечитель экспериментов" не
только конструировал приборы и воспроизводил опыты членов академии, как
отечественных, так и иностранных. Из него просто фонтаном били идеи и
открытия.
Гук первым доказал, что температуры плавления льда и кипения воды
постоянны, и предложил считать температуру таяния льда нулевой - в этой
работе и изобретен минимальный термометр. Он установил зависимость между
упругим растяжением, сжатием, изгибами материала и производимыми при
этом напряжениями - "закон Гука", основу математической теории упругости
(при этом попутно родилась пружина для часов). Он исследовал в микроскоп
цвета тонких пластинок слюды, тонких слоев жидкости, а еще, среди
прочего, и - как свет огибает острейший край металлической бритвы, и
высказал благодаря этому свою гипотезу возникновения цветов спектра, а
заодно, независимо от Гюйгенса, замечательную гипотезу о волновой
природе света.
...Удивившие всех находки на суше и даже в горах морских раковин и
отпечатков морских растений Гук расценил как возможное свидетельство о
том, "что даже высочайшие на Земле вершины гор были в одну из минувших
эпох планеты покрыты водой и сами горы обязаны своим происхождением
землетрясениям". И еще он - более чем за век прежде Ламарка - набросал
эскиз теории эволюции земной фауны и флоры, предположив, что новые
разновидности животных произошли от других, старых, ныне не существующих,
под влиянием перемен в климате, почве, питании. (Не будем его укорять за
то, что он не успел додуматься до теории естественного отбора.)
Из многих его блистательных микроскопических наблюдений одно известно
всем еще по школьным учебникам - открытие клеточного строения коры
пробкового дуба. Гук хотел дознаться, чем обусловлена легкость и
эластичность пробки, и обнаружил, что ее вещество пористо - как бы
состоит из множества "маленьких ящичков" (little boxes). Он и назвал их
"ceils" - "ячейками" или "клетками" - и высчитал, что в одном кубическом
дюйме пробки должно быть 127 миллионов 720 тысяч этих клеток-ячеек.
Однако забыто, что вслед за этим Гук задал вопрос: не является ли такая
структура общей схемой строения всех растений, дав первый абрис будущей
клеточной теории. Он исследовал тонкие срезы сердцевины бузины, ивы,
камыша, моркови, репейника и различных трав, чем подтвердил свое
предположение, ибо увидел, что и они состоят из клеток, только не пустых,
как пробка, а заполненных "питательным соком", каковой, предположил он,
перетекает из клетки в клетку через совсем мелкие поры, которые ему, увы,
не удалось разглядеть в свой микроскоп.
...В 1818 году в собрании книг и рукописей, сотней с лишним лет ранее
завещанных библиотеке одного из Кембриджских колледжей его былым
питомцем мистером Сэмюелем Пипсом, неожиданно были обнаружены дневники
этого джентльмена, написанные особым стенографическим шифром,
изобретенным автором, дабы его записи, подробные, веселые и откровенные,
не смогла бы прочесть леди Полина - его супруга. Лорд Грэнвил, ценитель
и знаток редких манускриптов и лингвистических загадок, нашел ключ к
Пипсову шифру всего за ночь. И всего за три года расшифровал текст
первых трех толстенных тетрадей дневника (на расшифровку трех остальных
преемникам лорда Грэнвила понадобилось несколько десятков лет).
Выяснилось, что судьба играла Пипсом преизрядно. То возносила его высоко
- в Адмиралтейство и королевский дворец. То бросала в бездну, а именно
за решетку. То, наконец, из-за нее выпускала, и он вновь вкусно ел и пил,
волочился, играл в карты, сочинял куплеты и распевал их в тавернах и на
пикниках, упивался хорошими книгами, а еще заседал в Королевском
обществе, причем некоторое время даже в качестве его президента - нет,
не потому, что он был науке "виртуоз", как члены академии называли
лучших экспериментаторов
и мыслителей, а потому, что он ''' ее "болельщик", радетель и меценат, а
еще, как оказалось позже, немного летописец - невольный и тайный.
Так, из его дневника известно, что 2 января 1665 года мистер Пипе сперва
отправился в Уайтхолл - леди Полина была, конечно, об этом событии
извещена. Оттуда по славному морозцу он забрел в некий дом, в коем ему "удалось
повидаться с глазу на глаз с моей Джейн - до чего она мила!" (Как
сделать такую запись без шифра!) Зато далее мистер Пипе отправился в
лавку "У колокола", принадлежавшую Дж. Мартину и Дж. Олстри, печатникам
Королевского общества, и купил у них "книгу мистера Гука о микроскопе" -
заметим, только что вышедшую в свет!
Как явствует из дневника, в том же 1665 году мистер Пипе прослушал и
первый доклад о тяготении и взвешивании предметов на земле и на
колокольне, который Гук читал в Грэшем-колледже, где была тогда
резиденция Общества. А в марте был и на втором, в коем Гук говорил о
замкнутых орбитах, по которым творец предначертал двигаться всем
планетам, никогда не сталкиваясь, но и не удаляясь чрезмерно друг от
друга. В тот день Гук ошеломил слушателей страстным и актуальнейшим
рассуждением о том, какое место занимает беззаконная комета в кругу
расчисленных светил. (На страницах Пипсова дневника не раз мелькает: "Был
в кофейне. Толки о комете".) Четыре месяца - с ноября на небе стояло
яркое хвостатое чудо, впрочем, теперь начавшее бледнеть. Нет, возвестил
Гук, кометы - не случайные пришельцы, наперекор вселенскому порядку
невесть откуда врывающиеся в стройный хоровод планет, дабы возвестить о
грядущем конце света или о некоей грозящей беде помельче - голоде, войне
или чуме, кстати, как помните, вскоре начавшейся. Кометы подвластны тем
же законам, что и прочие небесные тела,- у них свои определенные орбиты,
и та, что ныне уходит к горизонту, появилась не впервой и исчезнет не
навсегда, это - та комета, которую видели 57 лет назад в дни короля
Иакова I и через 57 лет она появится вновь!..
Вот и еще одна значительнейшая идея Гука - пред-: положение о
периодичности комет! Увы, это лишь предположение. Теория, строгое
математическое ее обосно-ваиие принадлежат Эдмунду Галлею. Восемнадцать
лет спустя, в 1682 году, когда на небе засияла новая комета, это событие,
естественно, обсуждалось в Королевском обществе. В одном из заседаний
участвовал приехавший из Кембриджа Ньютон. Он утверждал, что это - та же
комета, которую видели в 1664 году. А молодой член Общества Эдмунд
Галлей, путешественник и астроном, основываясь на выкладках самого
Ньютона, поправил их автора. Новая комета, утверждал Галлей,- другая, но,
как и все кометы, она должна двигаться по удлиненному эллипсу, и
следующее появление кометы произойдет через 76 лет, то есть в 1758 году.
Хвостатые небесные знамения неизменно описывались летописцами, и меж
несколькими сообщениями о кометах можно выявить именно такой интервал.
Он ошибся лишь на самую малость: "комета Гал-лея" - такое имя ей дали
астрономы - вернулась не в конце 1758-го, а весной 1759-го. Нам с вами
предстоит увидеть ее около 1985 года.
Однако никто из "виртуозов" Королевского общества не встречается на
страницах дневника мистера Пипса - напомним, одного из случайных его
президентов - столь часто, как Гук, хотя там мелькают все: и лукавый
Оль-денбург - первый ученый секретарь Общества, и высокомерный
аристократ Бойль - родитель химии, и Барроу - друг и добровольный опекун
Ньютона, и сэр Кристофер Рэн - астроном и архитектор, творец нового
собора святого Павла, возведенного после пожара, да и чуть ли не
половины возрождаемой столицы, и сам Ньютон наконец,- сей новой звезде
британского ученого небосвода было суждено появиться лишь к концу
записок, уже когда зрение мистера Пипса стало катастрофически слабеть,
хотя он все продолжал своею особой, уже почти совсем неразборчивой
стенографией писать обо всем, что видел и слышал, и обо всех, кого знал.
Без оглядки на чье-либо мнение. И безо всяких расчетов на кого-то, кто
когда -то, быть может, найдет его дневники в библиотеке колледжа святой
Магдалины и расшифрует записи.
"1666, 7 августа. Собираясь сесть в карету, увидел проходившего мимо
Гука, разговорились о природе му-'ыкальных звуков. Он сказал: если
считать, что каждому тону соответствует определенное число колебаний
струны, то можно вычислить, с какой частотой муха машет крыльями, когда
она жужжит. Муть какая-то, а все же он - замечательная личность..."
Замечательная!
А дальше: "...поехал во дворец, у герцога Йоркского нос залеплен
пластырем: налетел на дерево во время охоты... Леди Бэрроу - красотка
что надо, пальчики оближешь. После ужина сидели допоздна, ночь
удивительно светлая. Смотрели на Луну и Юпитер через двенадцатифутовый
телескоп... Пели, дурачились..."
Такова была популярная наука - своего рода театр. Та, что для Пипса,
короля Карла, для герцога с залепленным пластырем носом и очаровательных
леди. В жажде выглядеть просвещенными, но, впрочем, и с интересом они
рассматривали Юпитер с его спутниками сперва через длиннющий
двенадцатифутовый телескоп, а спустя еще пять лет - в новый коротенький,
труба всего в полфута, телескоп-рефлектор, присланный в Королевское
общество осенью 1671 года молодым профессором геометрии из Кембриджского
колледжа Святой Троицы мистером Исааком Ньютоном.
Звезда эта взошла именно так.
Но Гук посмотрел на нее свысока и с щемящей неприязнью: у него тоже уже
покрутилась в голове идея телескопа-рефлектора, да вот руки, занятые
тьмою других дел, не дошли до этого, и Ньютон его опередил.
